Я душу над пропастью натянул канатом,
жонглируя словами, закачался на ней.

Пароход подошел, завыл, погудел - и скован, как каторжник беглый. На палубе 700 человек людей, остальные - негры.

Я сам расскажу о времени и о себе.

Привяжи меня к кометам, как к хвостам лошадиным, и вымчи, рвя о звездные зубья.

Гвоздями слов прибит к бумаге я.

Что такое дождь? Это - воздух с прослойкой воды.

Я родился,
рос,
кормили соскою, -
жил,
работал,
стал староват...
Вот и жизнь пройдет,
как прошли Азорские
острова.

Послушайте!
Ведь, если звёзды зажигают -
Значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
Чтобы каждый вечер
Над крышами
Загоралась хоть одна звезда?!

Солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи.

Борису Пастернаку: «Вы любите молнию в небе, а я - в электрическом утюге».

Любовь поцветёт,
поцветёт -
и скукожится.

Сильным средством лечиться надо,
наружу говор скрытненький!
Примите против внутренних неполадок
Внутреннее лекарство самокритики.

Не знаю, плачут ли, нет медведи,
Но если плачут, то именно так.
То именно так: без сочувственной фальши,
Скулят, заливаясь ущельной длиной.
<...>
Вот так медведи именно могут:
Недвижно, задравши морду, как те,
Повыть, извыться и лечь в берлогу,
Царапая логово в двадцать когтей.

Уходите, мысли, восвояси,
Обнимись,
души и моря глубь.
Тот,
кто постоянно ясен -
тот,
по-моему,
просто глуп.

- Маяковский, что вы все подтягиваете штаны? Смотреть противно!..
- А если они у меня свалятся?

Во имя чего
сапог
землю растаптывает скрипящ и груб?
Кто над небом боев -
свобода?
бог?
Рубль!
Когда же встанешь во весь свой рост
ты,
отдающий жизнь свою им?
Когда же в лицо им бросишь вопрос:
за что воюем?

Не смоют любовь
ни ссоры,
ни вёрсты.
Продумана,
выверена,
проверена.
Подъемля торжественно стих строкопёрстый,
клянусь -
люблю
неизменно и верно!

Мир
опять
цветами оброс,
у мира
весенний вид.
И вновь
встает
нерешенный вопрос -
о женщинах
и о любви.

И когда,
приход его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю -
вам я
душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая! -
и окровавленную дам, как знамя.

И тогда
сказал
Ильич семнадцатигодовый -
это слово
крепче клятв
солдатом поднятой руки:
- Брат,
мы здесь
тебя сменить готовы,
победим,
но мы пойдём путём другим.

Любовь!
Только в моём
воспалённом
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите -
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!

- Маяковский! Ваши стихи не греют, не волнуют, не заражают!
- Мои стихи не печка, не море и не чума!

Я люблю! Потревоженные птицы
Взметнутся в перламутровое небо.
Как же глупо молчать об этом,
Ощущая себя Тебя частицей!
Я люблю! Об улицы города
Тысячекратно отразится,
Срезонирует завистливое эхо.
Так вот оно какое, сверхчувство,
Охватившее сверхчеловека!
Вызывайте скорую, пожарных, милицию!
Хватайте, лечите, тушите... Слышите?
Я ЛЮБЛЮ.

Какого же черта, звезда, еще праздновать, если не день рождения человека?

- Не спорьте с Лилей. Лиля всегда права.
- Даже если она скажет, что шкаф стоит на потолке?
- Конечно.
- Но ведь шкаф стоит на полу!
- Это с вашей точки зрения. А что бы сказал ваш сосед снизу?

Не поймать
меня
на дряни,
на прохожей
паре чувств.
Я ж
навек
любовью ранен -
еле-еле волочусь.

У меня из десяти стихов - пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений - восемь плохих и два хороших, но таких хороших, мне, пожалуй, не написать.

Чтоб не было даже дрожи!
В конце концов -
всему конец.
Дрожи конец тоже.

Да здравствует - снова! - моё сумасшествие!

- Что?.. Ну, вы, товарищ, возражаете, как будто воз рожаете... А вы, я вижу, ровно ничего не поняли. Собрание постановило считать вас отсутствующим.