И он делается незыблемым, как штатив,
И сосредоточенным, как удав,
Когда приезжает, её никак не предупредив,
Уезжает, её ни разу не повидав.
Она чувствует, что он в городе - встроен чип.
Смотрит в рот телефону - ну, кто из нас смельчак.
И все дни до его отъезда она молчит.
И все дни до его отъезда они молчат.
Она думает - вдруг их где-то пересечет.
Примеряет ухмылку, реплику и наряд.
И он тоже, не отдавая себе отчёт.
А из поезда пишет: «В купе все лампочки не горят».
И она отвечает:
«Чёрт».

Вот когда мы бухали, плакали или грызлись -
Выделялось какое-то жизненно важное вещество.
Нам казалось, что это кризис.
На деле, кризис -
Это ни страдать, ни ссориться, ничего.

Это мир заменяемых; что может быть смешней твоего протеста.
Они разместят чужой, если ты не пришлёшь им текста.
Он найдёт посговорчивей, если ты не перезвонишь ему.
Это однородный мир: в нём не существует избранных - как и лишних.
Не приходится прав отстаивать, губ раскатывать.
Ладно не убедишь - но ты даже не разозлишь их.
Раньше без тебя обходились как-то ведь.
Миф о собственной исключительности, возникший
Из-за сложной организации нервной деятельности.

Чтобы был холён,
Чтобы был упрям,
Чтобы «У этой вон -
Идеальный прям!»

Мужчины, зачеты, трудности,
Балконы в цветном белье -
Я буду судить о юности,
Как опытный сомелье.

А бог нас покупает пачками, как валидол,
(ему нас без рецепта отпускают),
по одному выдавливает на ладонь
и под язык кладёт, и ждёт.
Не помогает…

Засахарить это все, положить на полку,
В минуты тоски отламывать по куску.

Глаза - пещерное самоцветье,
И губы - нагло-хмельными вишнями.
В такой любви, как твоя - не третьи,
Уже вторые бывают лишними.

... из всех мужчин только ветер и стоит слез.
Когда катишься пятьдесят километров в час, он уже принимает тебя всерьез.

Тому, что молчанье речь,
расстояние лучший врач,
Того, чего не имеешь - не потерять,
что имеешь - не уберечь.
Так что обналичь и потрать свою жизнь до последней старости,
Проживи поскорее прочь.

Что ни фраза, то пулемётным речитативом, и что ни пауза, то болото или овраг. Разве враг я тебе, чтобы мне в лицо, да слезоточивым. Я ведь тебе не враг.

Когда мы стали такими злыми?..
Почему у нас вместо сердца пустой конвейер?..

Да, в последнее утро, пожалуй, стоит проснуться в шесть,
Сесть в рассвет, попытаться собрать все вокруг и счесть,
Попросить присяжных в себе учесть.

Стиснув до белизны кулаки,
Я не чувствую боли.
Я играю лишь главные роли -
Пусть они не всегда велики,
Но зато в них всегда больше соли,
Больше желчи в них или тоски,
Прямоты или истинной воли -
Они страшно подчас нелегки,
Но за них и награды поболе.

Ведь смысл не в том, чтоб найти плечо, хоть чьё-то, как мы у Бога клянчим.... В том, что каждый из нас запальчив, и автономен, и только сам - но священный огонь ходит между этих вот самых пальцев, едва проводишь ему по шее и волосам.

Разве я враг тебе, чтоб молчать со мной, как динамик в пустом аэропорту.
Целовать на прощанье так, что упрямый привкус свинца во рту.
Под рубашкой деревенеть рукой, за которую я берусь, где-то у плеча.
Смотреть мне в глаза, как в дыру от пули, отверстие для ключа.
Мой свет, с каких пор у тебя повадочки палача.

- Ваше имя нигде не значится.
- Я - богиня?
- Вы неудачница.

- Жизнь-то? Да безрадостна и пуста.
Грязь кругом, уродство и беспредел.
- Ты живёшь за пазухой у Христа!
- Значит, Он змею на груди пригрел.

Залегла в самом отвратительном грязном рву и живу в нём, и тщусь придумать ему эпитет.

Забери меня
Изнутри меня.
Покажи, как бывает
Вне меня.

Хочется каждую минуту знать, что тебе хватит сил на всю ту огромную важную жизнь, которую ты себе надумал.

Вот смотри - это лучший мир, люди ходят строем,
Смотрят козырем, почитают казарму раем;
Говорят: «Мы расскажем, как тебя сделать стройным»
Говорят: «Узкоглаз - убьем, одинок - пристроим,
Крут - накормим тебя Ираком да Приднестровьем,
Заходи, поддавайся, делись нескромным,
И давай кого-нибудь всенародно повыбираем,
Погуляем, нажремся - да потихоньку повымираем».

как красивые и не мы в первый раз целуют друг друга в мочки, несмелы, робки
как они подпевают радио, стоя в пробке
как несут хоронить кота в обувной коробке
как холодную куклу, в тряпке
как на юге у них звонит, а они не снимают трубки,
чтобы не говорить, тяжело дыша, «мама, все в порядке»;
как они называют будущих сыновей всякими идиотскими именами
слишком чудесные и простые,
чтоб оказаться нами.

Беда никогда не приходит одна.
Обычно она дерзей.
Беда приносит с собой вина,
Приводит с собой друзей.

И сердце вниз оседает, за
Стеночку не держась.

Не знаю, каких ещё слёз я себе напророчу.
Но ты был мне подлинно дорог - беспечен, порочен,
Испорчен, утрачен - но истинно мною любим.

Он дерзок. Он торжествует.
Он пурпуром догорает.
Пусть Бога не существует, -
Но Он меня покарает.

Я хотела как лучше, правда: надумать наших
Общих шуток, кусать капризно тебя за палец,
Оставлять у твоей кровати следы от чашек,
Улыбаться, не вылезать из твоих рубашек,
Но мы как-то разбились.
Выронились.
Распались.

Я могу быть грубой - и неземной,
Чтобы дни - горячечны, ночи - кратки;
Чтобы провоцировать беспорядки;
Я умею в салки, слова и прятки,
Только ты не хочешь играть со мной.

Нет той изюминки, интриги, что тянет за собой вперед; читаешь две страницы книги - и сразу видишь: не попрет; сигналит чуткий, свой, сугубый детектор внутренних пустот; берешь ладонь, целуешь в губы и тут же знаешь: нет, не тот. В пределах моего квартала нет ни одной дороги в рай; и я устала. Так устала, что хоть ложись да помирай.