Я от жизни смертельно устал,
Ничего от нее не приемлю,
Но люблю мою бедную землю,
Оттого, что иной не видал.

Там - я любить не мог,
Здесь - я любить боюсь...

... красота - не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.

А русскому стиху так свойственно величье,
Где вешний поцелуй и щебетанье птичье.

С притворной нежностью у изголовья стой
И сам себя всю жизнь баюкай;
Как небылицею, своей томись тоской
И ласков будь с надменной скукой.

Логика есть царство неожиданности.

Будем же доказывать свою правоту так, чтобы в ответ нам содрогалась вся цепь причин и следствий от альфы до омеги.

За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал солёные нежные губы.

Немногие для вечности живут,
Но если ты мгновенным озабочен -
Твой жребий страшен и твой дом не прочен!

О, крылья бледные химеры,
На грубом золоте песка,
И паруса трилистник серый,
Распятый, как моя тоска!

Гумилёв - это наша совесть.

Чего ты жалуешься, поэзию уважают только у нас - за неё убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают...

Сёстры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы.
Медуницы и осы тяжёлую розу сосут.
Человек умирает. Песок остывает согретый,
И вчерашнее солнце на чёрных носилках несут.

Я в сердце века - путь неясен,
А время удаляет цель:
И посоха усталый ясень,
И меди нищенскую цвель.

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

От лёгкой жизни мы сошли с ума:
С утра вино, а вечером похмелье.
Как удержать напрасное веселье,
Румянец твой, о нежная чума?
<...>
Мы смерти ждем, как сказочного волка,
Но я боюсь, что раньше всех умрёт
Тот, у кого тревожно-красный рот
И на глаза спадающая чёлка.

Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.

Из полутемной залы, вдруг,
Ты выскользнула в легкой шали -
Мы никому не помешали,
Мы не будили спящих слуг...

Ещё далёко асфоде́лей
Прозрачно-серая весна.
Пока ещё на самом деле
Шуршит песок, кипит волна.
Но здесь душа моя вступает,
Как Персефона, в легкий круг,
И в царстве мёртвых не бывает
Прелестных загорелых рук.

Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды - ресница.
Изолгавшись на корню,
Никого я не виню.

Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы...

Может быть, это точка безумия,
Может быть, это совесть твоя -
Узел жизни, в котором мы узнаны
И развязаны для бытия.

Есть старинная пословица:
Коль дерзка бывает женщина
И на ветер сердце бросила,
Ум от страсти улетучится.
Говорит слова бесстыжие,
Одурелая и шалая,
Все покроет мужним именем.
Ни о чем другом не думает.
Пусть у мужа совесть, как ночь, черна,
Пусть он смело грабит проезжий люд,
Лишь бы только он мечом владел
И держал ружье в руках,
Лишь бы он жену сумел одеть
В платье шелковое красное.

Паденье - неизменный спутник страха,
И самый страх есть чувство пустоты.

Который час?
Его спросили здесь,
А он ответил любопытным:
- вечность!

Лишь тот умеет похвалить,
Чье осуждение сурово.

Нет ничего более страшного для нас, чем другой человек, которому нет до нас никакого дела.

И до чего хочу я разыграться,
Разговориться, выговорить правду,
Послать хандру к туману, к бесу, к ляду,
Взять за руку кого-нибудь:
Будь ласков - сказать ему,
Нам по пути с тобой.

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое -
от неизбежного.
От неизбежного твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих речей,
И даль твоих очей.

Размахивая руками, бормоча, плетётся поэзия, пошатываясь, головокружа, блаженно очумелая и всё-таки единственно трезвая, проснувшаяся из всего, что есть в мире