Мы родились
в пятнадцатом году,
мои двадцатилетние ребята.
Едва встречая первую весну,
не узнаны убитыми отцами,
мы встали
в предпоследнюю войну,
чтобы в войне последней
стать бойцами.

Есть в движенье сладость и тревога.
Станция, внезапный поворот -
Жизнь моя - железная дорога,
вечное стремление вперед.
Желтые вокзальные буфеты,
фикусы, которым не цвести,
черные, холодные котлеты,
на стене суровые запреты,
тихое, щемящее «прости».
Слишком много дальних расстояний, -
только бы хватило кратких дней!
Слишком много встреч и расставаний
на вокзалах юности моей.

Людской удел в любви неодинаков.
Тут что-то от цветения земли,
от роста трав, от созреванья злаков.
Иной росток, пожалуй бы, зачах,
когда б не дождик и не солнце в небе,
но вот он крепнет в солнечных лучах.

С дальнего заветного начала
тех путей, которыми прошла,
никогда я жизнь не изучала,
просто я дышала и жила...
Людям верила, людей любила,
отдавала людям, что могла,
никакой науки не забыла,
всё, что мне дарили, берегла.

И пусть уже не видно из-за хат,
в какие пропасти оно заходит,
но я, как осень, чувствую закат,
дрожащий в вечереющей природе.

Утро. В солнечных бликах, в громе,
Полный песен и слов любви,
День, как целая жизнь, огромен,
Задыхайся, спеши, живи!

Идет спектакль, -
испытанное судно,
покинув берег, в плаванье идет.
Бесповоротно, слаженно и трудно,
весь - действие,
весь - точность,
весь - расчет,
идет корабль.
Поскрипывают снасти.
Идет корабль, полотнами шурша.
Встает актер, почти летя от счастья,
почти морскими ветрами дыша.
Пускай под гримом он в потоках пота,
пускай порой вздыхает о земле,
ведет корабль железная работа,
и он - матрос на этом корабле.
Он должен рассмешить и опечалить,
в чужие души истину вдохнуть,
поспорить с бурей, к берегу причалить
и стаю чаек с берега спугнуть!

Девочка, а что такое счастье?
Разве разобрались мы с тобой?
Может, это значит - двери настежь,
в ветер окунуться с головой,
чтобы хвойный мир колол на ощупь
и горчил на вкус
и чтобы ты в небо поднялась -
чего уж проще б! -
а потом спустилась с высоты.
Чтоб перед тобой вилась дорога,
ни конца, ни краю не видать.
Нам для счастья нужно очень много.
Столько, что и в сказке не сказать.

Осень только взялась за работу,
только вынула кисть и резец,
положила кой-где позолоту,
кое-где уронила багрец,
и замешкалась, будто решая,
приниматься ей этак иль так?
То отчается, краски мешая,
и в смущенье отступит на шаг...
То зайдётся от злости и в клочья
всё порвёт беспощадной рукой...
И внезапно, мучительной ночью,
обретёт величавый покой.
И тогда уж, собрав воедино
все усилья, раздумья, пути,
нарисует такую картину,
что не сможем мы глаз отвести.

Ни с того ни с сего
Ты приснился мне снова.
Перед самой зарей,
Когда дрогнула мгла.
И не громко сказал мне
Хорошее, доброе слово
И от звука его я проснулась
И больше уснуть не смогла.
Чтоб его не забыть
Я почти без движенья лежала,
Занимался рассвет
В петушиные трубы трубя.
Вот и минула ночь.
А ведь я в эту ночь возмужала,
До нее мне казалось,
Что я разлюбила тебя.

Прошу тебя, хоть снись почаще мне,
Так весело становится во сне,
Так славно, будто не было и нет
Нагромождённых друг на друга бед,
С которых нам открылись рубежи
Земли и неба, истины и лжи,
И круча, над которой на дыбы,
Как кони взвились наши две судьбы,
Где ты, не оглянувшись на меня,
Не осадил рванувшего коня.

Нам не удастся прожить на свете маленькой и неприметной судьбою.

Уже сентябрь за окном,
уже двенадцать дней подряд
всё об одном и об одном
дожди-заики говорят.
Никто не хочет их понять.
Стоят притихшие сады.
Пересыпаются опять
крутые зёрнышки воды.
Но иногда проходит дождь.
... Тебе лишь кожанку надеть,
и ты пойдёшь, и ты поймёшь,
как не страшна природе смерть.

Удача улыбается тому, кому надо, но не всегда, когда хочется.

Тем не менее приснилось что-то.
... Но опять колесный перестук.
После неожиданного взлета
я на землю опускаюсь вдруг.
Не на землю, - на вторую полку
Мимо окон облако неслось.
Без конца, без умолку, без толку
Длилось лопотание колес.
Но, обвыкнув в неумолчном гуде,
Никуда как будто не спеша,
Спали люди, разно спали люди,
Громко, успокоенно дыша.
Как и мне, соседям, верно, снились
Сказки без начала и конца...
В шуме я не слышала, как бились
Их живые, теплые сердца,
Но они стучали мерно.

Летний день заметно убывает.
Августовский ветер губы сушит.
Мелких чувств на свете не бывает.
Мелкими бывают только души.

Начало дня
встает в оконной раме.
Весь город пахнет спелыми плодами.
Под окнами бегут ребята в класс.
А я уже не бегаю - хожу,
порою утомляюсь на работе.
А я уже с такими не дружу,
меня такие называют «тетей».
Но не подумай,
будто я грущу.
Нет!
Я хожу притихшей и счастливой,
фальшиво и уверенно свищу
последних фильмов легкие мотивы.
Пойду гулять
и дождик пережду
в продмаге или в булочной Арбата.

Верю
сердцу человеческому я.
... Толстыми подошвами скрипя,
проводник прошел и хлопнул дверью.
И светало.
Дым стоял у окон,
обагренный маревом зари,
точно распускающийся кокон
с розовою бабочкой внутри.

И все-таки настаиваю я,
и все-таки настаивает разум:
виновна ли змея в том, что она змея,
иль дикобраз, рожденный дикобразом?
Или верблюд двугорбый, наконец?
Иль некий монстр в государстве неком?
Но виноват подлец, что он - подлец.
Он все-таки родился человеком!

Вот они,
твои,
перед тобою,
железнодорожные пути.
Чтоб в колесном гомоне и гуде,
чтоб в пути до самого конца
вкруг меня всегда дышали люди,
разные, несхожие с лица.
Чтобы я забыла боль и горесть
разочарований и невзгод,
чтобы мне навек осталась скорость,
вечное стремление вперед!

Мне предначертано в веках,
Из дома изгнанной войною,
Пройти с ребенком на руках
Чужой лесистой стороною,
Узнать дорогу до конца,
Хлебнуть мороза, зноя, пыли,
И плакать каплями свинца,
Которыми тебя убили.

Опять они поссорились в трамвае не сдерживаясь, не стыдясь других,
Но зависти невольной не скрывая, взволнованно глядела я на них,
Они не знают, как они счастливы, и слава Богу, ни к чему им знать
Подумать только - рядом, оба живы и можно все исправить и понять

Когда гуляют молния и гром,
когда гроза захлестывает дом,
в тепле постельном, в смутном полусне
одно и то же глухо снится мне.
Как будто я лежу на дне морском,
затянутая илом и песком, -
и никаких движений и дорог,
и никаких решений и тревог,
и никаких ни помыслов, ни дум,
и надо мной многопудовый шум,
и надо мной великая вода...
И, боже мой, как хочется тогда
в мир вечных битв, волнений и труда,
в сороковые милые года!

Осенний ветер пахнет снегом,
неверным, первым и сырым.
Привыкши к ветреным ночлегам,
мы в теплом доме плохо спим.
Обоим нам с тобой не спится,
хотя и тихо и темно.
Обоим нам с тобою мнится,
обоим чудится одно.
Что в нетерпенье и в тумане,
с крутого перевала мчась,
мы позабыли на Тянь-Шане
любви и жизни нашей часть.

Почему, когда, с какого краю
изучают жизнь, а не живут?

Где-то на далекой остановке,
синие путевки пролистав,
составитель, сонный и неловкий,
собирает экстренный состав.
И опять глухие перегоны,
запах дыма горький и родной.
И опять зеленые вагоны
пробегают линией одной.
И опять мелькают осторожно
вдольбереговые огоньки
по теченью железнодорожной
в горизонт впадающей реки.
Дальних рельс мерцанье голубое...
Так лети, судьба моя, лети!