Хочешь быть счастливым, не ройся в памяти.

Я живу, словно только что умер.

Когда больна душа, ум вряд ли останется незатронутым.

У меня нет ненависти к жизни, нет желания смерти, всё, чего я хотел бы, - это не рождаться на свет.

Великая и единственная оригинальная черта любви в том, что она делает счастье неотличимым от несчастья.

Все, чем я обязан разрушительным, беспощадным, «вредным» книгам. Без них я бы не выжил. Только борясь с их ядом, только противостоя их гибельной мощи, я набрал силу и привязался к жизни. Это были укрепляющие книги: они пробудили во мне сопротивление. Я прочел почти всё, что нужно, чтобы пойти ко дну, но именно так я сумел избежать кораблекрушения. Чем «токсичнее» книга, тем лучше она меня взбадривает. Я утверждаюсь единственным способом: от противного.

Я создан давать мудрые советы - и вести себя как последний дурак.

Позвонить кому-то и вдруг, от страха, что услышишь его голос, повесить трубку. Так, в конечном счете, и выглядят мои отношения с миром. Отшельничество, подкрашенное общительностью.

Чем лучше себя узнаешь, тем меньше доверяешь.

По-настоящему чувствуешь, что у тебя есть «душа», только когда слушаешь музыку.

Чем вы занимаетесь? - Жду.

Если передавать на письме всё, что я чувствую, нужно было бы ставить восклицательный знак после каждого слова.

Слава моим неудачам! Я обязан им всем, что знаю.

Ощущения ложными не бывают.

Если каким бесом я и одержим, так это бесом отсрочки.

Глоток кофе и сигаретная затяжка - вот мои настоящие родители. Теперь я не курю, не пью кофе и чувствую себя сиротой. Я отказался от всего, что имел: от яда, того яда, который давал мне силу работать.

У меня тоска взрывчатая. И в этом моё преимущество над великими мастерами тоски - людьми, как правило, податливыми, безответными.

Последняя степень отчаяния - когда сомневаешься даже в том, что ты есть.

Ничто так не помогает справиться с меланхолией, как грамматика.
Грамматика - лучшее средство от хандры.
Заниматься иностранным языком, рыться в словарях, сладострастно доискиваться до мелочей, сравнивать разные учебники, выписывать в столбик слова и обороты, не имеющие ничего общего с вашим настроением, - сколько способов одолеть хандру! Во время немецкой оккупации я носил с собой списки английских слов, которые учил на память в метро и в очередях за табаком или бакалеей.

Никогда не соглашайся с толпой. Даже если она права.

По сути, всё невозможно. Я прожил жизнь в исступлении невозможности.

В ответ на упрёки и укоры, которые я - по адресу или нет - к себе обращаю, мать написала мне: «Как бы человек ни поступил, он всё равно будет об этом жалеть».

Сколько было в моём прошлом от несостоявшегося будущего!

Рано утром, не в силах больше уснуть, встал и спустился на улицу. Час птиц и мусорщиков.

Чем глубже ты задет временем, тем сильнее хочешь от него оторваться.

Достигнуть дна, добраться до последней степени униженности, махнуть на себя рукой, опуститься - и повторять это снова и снова, с бессознательным, погибельным упорством! Стать фитюлькой, нулем, смешаться с грязью; и тут, под гнётом и страхом позора, вдруг вспыхнуть и опомниться, собирая себя из собственных останков.

Пока ты до такой степени недоволен собой, ещё не всё потеряно.

Желание - вот настоящая реальность. Даже сожаление есть то же самое желание, только поменявшее направленность. Желание того, чего больше нет.

Настоящие признания делаешь втихомолку, говоря о других.

Всем лучшим и всем худшим во мне я обязан бессоннице.